Глеб Кащеев - Боги, которые играют в игры
Пролез я под пулеметами к коробке сзади платформы, сбил с нее прикладом крышку – вижу кучу проводов каких-то. Я хоть и инженер, да тут разбираться что к чему – дня два уйдет. Поэтому как платформа тормозить стала, я все так же, прикладом, покрошил в труху все эти электрические схемы. Заискрило, платформа задергалась, электродвигатель смолк, и мы встали.
Мы вдвоем подождали минуту – вроде тихо – и слезли на рельсы. Прокрались метров пять еще вперед и уперлись в стену. Ни двери, ни щелки какой. Сплошной бетон. Смотрю на янки, а он на кабели кивает. Провода-то вниз, под рельсы уходят. Посветили мы под ноги, а там люк. Серым покрашен, под бетон – только по щелям и видно, что тут что-то есть. Американец нож достал, подковырнул, я своим помог, кое-как поддели металлическую крышку. Под ней обнаружился колодец, метра три глубиной, со скобами, чтобы спускаться удобнее было, снизу виднеется слабо, но все-таки освещенный бетонный пол.
Гранату бы туда, для уверенности… да может хозяева местные думают, что мы уже сдохли и не ждут гостей. Граната тогда только помешает…
Спускаюсь по скобам тихо на свой рост, а затем, отпустив руки, прыгаю вниз. Приземляюсь, кувыркнувшись, встаю на ноги уже с автоматом на изготовку, да только стрелять опять не в кого. Небольшая пустая бетонная комната с тусклой лампочкой, дверь металлическая и больше ничего. Машу рукой Стиву, он спускается следом. Теперь его очередь вперед ломится. Американец дергает дверь, распахивает ее, и приседает на колено, готовясь стрелять, но впереди опять никого – узкий коридор с серыми стенами.
Так мы и шли по этой подземной базе – врываясь в пустые помещения, готовыми к бою, и не встречая ни души. Комнаты, правда, стали попадаться уже не пустые – с оборудованием. Целые пустые цеха, мастерские, какие-то пульты с погасшими лампочками. Один раз чуть под огонь скрытого автоматического пулемета не попали – Стив, взорвав гранатой запертую дверь благоразумно спрятался за углом. Как только дверь распахнулась – ударил пулемет. Шпарил минут пять – потом защелкал и замолчал. Я все гадал что раньше случится – патроны кончаться, или ствол от жары лопнет. Оказалось, все-таки, патронов у него ограниченное количество.
Прошли мы под пулеметом и попали в комнату со стеклянной стеной. Перед стеклом – большой пульт, с кучей кнопок, рубильников и лампочек – некоторые даже светились еще. Рядом с пультом три кресла стоят, и в одном из них труп – офицер немецкий, если по форме судить. Второе тело на полу валяется – тоже в форме. Вонища стоит – ужас. Если бы в желудке обед бы был – он тут же на полу бы и остался. Одна радость, что блевать нечем. Смотрю на Стива – он тоже бледный стоит, сглотнуть боится. В дальнем углу комнатушки, возле стеклянной стены – дверца виднелась. Я туда быстрее подбежал, распахнул ее и вышел на небольшой балкончик, находящийся метрах в десяти над полом огромного зала. Мы за стекло-то сразу в зал не взглянули – на трупы пялились, а стоило бы. Я как вниз посмотрел – так и обмер. Такая страхолюдина кого хочешь впечатлит…
Посреди зала стояло нечто. Сначала я подумал, что это гигантский танк или бронепоезд – в пользу этого говорило несколько стволов пушек и пулеметов, торчащих в разные стороны и мощные броневые пластины, покрывающие корпус, но затем, я разглядел, что покоится вся эта махина на четырех огромных согнутых ногах. Больше всего на паука о четырех ногах похоже. Прикинул в уме, что, если это чудовище ноги разогнет – выше пятиэтажного дома будет намного.
Стив рядом со мной встал, тоже вниз посмотрел и присвистнул от удивления.
Спустились мы с ним по лестнице вниз, на пол. Так снизу эта махина еще больше в трепет вгоняет. На поле боя такую встретишь – так танковая атака детским парадом покажется. Длинной метров в пятьдесят, шириной в тридцать. Огромные согнутые ноги продублированы снизу еще какими-то лыжами огромными, судя по всему, тоже шагающими. Это, значит, чтобы по грязи да болотам передвигаться.
А уж пушек эта дура несла – целую батарею. Толщина брони чуть ли не пол метра – на срезе открытого люка видно. Ни один танк такую не прошибет.
– Стив, ты представляешь, чтобы было, если бы немцы эту штуку в производство пустить успели? – спрашиваю я у американца, застывшего с открытым ртом рядом со мной. То, что эта хрень достроена и работает у меня, как у инженера, сомнений не вызывает. Броню на такие механизмы в последнюю очередь наваривают, когда работоспособность машины уже доказана и проверена.
– Да, если бы в Нормандии нас такие бронированные машины встретили, мы с тобой приятель, сейчас бы не разговаривали бы.
Я тоже подумал про то, что десяток таких машин на курской дуге – и война могла совсем по-другому повернутся бы.
Достаю сигарету, сажусь на ступеньки, продолжая глядеть на это чудовище, закуриваю. Замечаю, как от нервного напряжения дрожат руки, и тут меня начинает немного отпускать. Понятно, что бункер этот подземный пуст. Кроме механизмов охранных никто его не сторожит. Если будем аккуратны, то выйдем отсюда живыми, в отличие от тех пятерых, что только что, уже после окончания войны, головы свои сложили. Вот ведь война, сволочная старуха с косой – все равно просто так от себя отпускать не хочет. Все новые жизни забирает. Сколько их еще будет?
Стив присаживается рядом. Вижу, что его тоже трясет. Некоторое время сидим, курим и молчим. Все и так понятно без слов.
– Ты хорошо знал тех двоих, что с тобой шли? —Спрашиваю американца.
Тот в ответ пожимает плечами:
– Неделю назад в мою роту перевели. А ты своих? Это твой командир был?
– Нет, это контрразведчик. Или еще кто покруче – я уж не знаю. Видимо он за этой штуковиной охотился.
– Да, нас тоже отправили посмотреть, чего это вы по лесам шарите. А может у нас в штабе тоже кто-то что-то знал. Я не в курсе, – Стив сплевывает под ноги.
Опять молчим. Американец достает пачку сигарет, чтобы вторую достать, и из кармана вываливается фотокарточка. На ней белобрысая девчонка, лет пяти.
– Дочка? – спрашиваю его, глядя как он убирает карточку обратно в карман.
– Да. Люси. Младшая. Она меня хранит в этой войне. Когда уходил, велела: «Папа, вернись обязательно живым». Вот меня эта карточка и хранит. Как трудно становится – вспоминаю ее глаза в тот момент, и понимаю, что обязан вернутся, так и силы сразу и появляются.
– У меня тоже дочка. Ей вот столько же было, когда я уходил. Теперь большая уже. Девять лет. Четыре года ее не видел. Не знаю даже узнает ли теперь. Слава богу живы – их в эвакуацию в Сибирь вывезли. Жену и дочку.
– А отец твой жив? – спрашивает Стив.
– Не знаю. Он тоже воевать пошел. Если свезет, то встретимся.
– Мой старик уже совсем. Дома меня ждет. Мы с ним новый дом строить начали – старый обветшал уже. Крышу не успели доделать – я воевать пошел. Многие парни, что мне помогали тоже ушли. На Тихом Океане сейчас, с японцами воюют. А дом без крыши стоит… Вот вернусь – дострою.
– Дом… Нам весь город отстраивать. Города нашего почитай и нет уже – руины одни. Но ничего – отстроим. Ты представляешь Стив, ведь если вот всю ту силу нашу и энергию, что мы сейчас в войну вкладывали – если все это в мирное дело пустить – это же горы своротить можно. Новые города отстроить – лучше прежнего. Машины новые построить – для мирной жизни. К звездам полететь, болезни все вылечить. Даже старость победить можно. Вон тут фрицы махину какую на ногах построили и ходит ведь. Значит всем, кто безногий с войны пришел – тем более можно руки и ноги сделать механические. Может даже сердце электрическое сотворить, чтобы человек жил еще лет двести. Удивительная ведь жизнь начнется, Стив, когда мир окончательно наступит.
Смотрю – у соратника моего тоже вроде глаза загорелись.
– Главное вернуться обратно живыми, друг, – говорит он, – да постараться, чтобы больше войны не было. Тогда жизнь всяко лучше будет, чем была, это точно.
Так мы еще с пол часа говорили. Хорошим парнем Стив оказался. Настоящим. Я бы даже сказал советским. Не знаю, каково ему там в его Америке, но у нас он бы прекрасно жил бы, это точно.
Потом мы медленно, старым путем вышли обратно, в лес, на свет божий. Соратников наших хоронить не стали – нечего там хоронить уже было. Только радиста закопали, что у входа лежал. Место отметили.
Рация, однако целехонька оказалась – стояла поодаль, ровно там, где Майор последний сеанс связи делал. Подошел, думаю, надо доложить что-то. Позывной я наш слышал – «Лиса». Настройки рации не менялись – включил ее, сказал в эфир «Я Лиса, прием…», и тут началось. Слова сказать не дали – приказ за приказом. Что там Майор передать успел – не знаю, но видимо всполошились там, в верхах. Кричат, дескать, поставить круглосуточную охрану у объекта, никого не подпускать. Союзников в особенности, открывать огонь на поражение, не взирая на опознавательные сигналы союзников. И так далее и тому подобное.
